Автор – Станислав Эрдынеев (опубликовано в информационно – правовом вестнике «Юрист Бурятии»)
Просматривая статистику по уголовным делам в России за 2014г. можно увидеть следующее: в судах общей юрисдикции из всех приговоров принято – 99,3% обвинительных и 0,7% оправдательных, т.е. менее 1 процента (10 лет назад – в 2004г. было 0,3%). Судами присяжных было принято 83% обвинительных вердикта и 17% оправдательных.
Для сравнения надо привести следующие цифры – в сталинское, самое репрессивное время СССР (1937-1938г.г.) принималось 10- 13% оправдательных приговоров, в США ежегодно выносится в среднем 20-22% оправдательных приговоров.
Разница между оправдательными в российских районных судах – 0,7% и в российских судах присяжных – 17%. весьма существенная – более чем в 24 раза (!). В чем же секрет такой разницы между судебным актом профессионального юриста (одного судьи) и коллектива суда из 12 присяжных, весьма далеких от юриспруденции? Этому посвящается мой материал.
…В далеком июле 2004 г. в Октябрьском суде рассматривалось дело по рассмотрению ходатайства следователя прокуратуры Зоригто Будаева о заключении под стражу обвиняемого, имевшего в своей тридцатилетней биографии одиннадцать судимостей. Задержанный не имел постоянного жилья и прописки, не имел семьи и работы, жил в теплотрассе 47 квартала. В общем, вопрос об аресте был очевиден. Арестант обвинялся в избиении собрата – бомжа из соседнего колодца. В качестве представителя прокуратуры в процесс прибыла зампрокурора района Аюна Петухова. Представлять интересы арестанта в качестве защитника по назначению довелось автору этих строк, который согласился участвовать в процессе после того, как предварительно убедился, что обвиняемый полностью признает свою вину. Помимо нас, в зале суда присутствовали два конвоира и один судебный пристав. Незадолго до начала процесса следователь меня предупредил, что подследственный страдает некоторыми отклонениями в психике, о чем в дальнейшем мне довелось лично убедиться.
Итак, в теплый летний утренний день начался процесс. Судья, войдя в зал, увидела, что все заинтересованные лица на месте. В этот момент обвиняемый ни с того, ни с сего взял и лег на пол в клетке для подсудимых. Такой экспромт никто, в т.ч. судья не понял. Было озвучено требование – встать на ноги. Все присутствующие в зале поняли, что сегодня будет интересно.
Арестант демонстративно, молча лежал на полу. На требование конвоира подняться с пола, было озвучено идти ему на …, куда-нибудь подальше. Судья поняла, что это бесполезно и постановила начать процесс с лежачим в клетке на полу арестантом. Но, как предписывает закон – необходимо разъяснить подсудимому его процессуальные права, предусмотренные УПК РФ.
Как только это действие со стороны судьи началось, арестант из –за клетки, где его не было видно окружающим вновь отправил уже судью (!) на три буквы. Представитель Фемиды, едва сдержавшись, огласила: «подсудимый – суд вам делает замечание!».
В ответ на это замечание, арестант вновь отправил судью куда подальше. Суд сделал «второе замечание».
– Да хоть сто замечаний! Идите вы все на …! Я не согласен с арестом! – сказал спокойно лежачий, не меняя горизонтального положения.
В принципе в данной ситуации были все основания для возбуждения уголовного дела по ч. 2 ст. 297 УК РФ (неуважение к суду, выразившееся в оскорблении судьи).
Но судья не стала обременять себя новым делом и продолжала процесс. Выступил следователь, который поддержал свое ходатайство. Прокурор по- дежурному поддержала его, пояснив, что ходатайство заявлено «обоснованно». Все это время судья, видимо, оценивая оскорбления в свой адрес, сидела чернее тучи.
Настал мой черед – выступления защитника, которое по УПК РФ является обязательным в процессе. На тот момент адвокатом я работал всего три месяца, да к тому же в большей части по гражданским, а не по уголовным делам. Было известно, что защитник не может озвучивать доводы, противоречащие позиции подзащитного (спустя несколько лет сложилась устойчивая судебная практика об отводе защитников, которые не поддерживали доводы обвиняемых).
Поэтому в процессе я не мог по понятным причинам согласиться с арестом обвиняемого, которого неминуемо ждало постановление о заключении под стражу. Возникла мхатовская пауза, после которой я лаконично сказал – «Я не согласен с ходатайством следователя прокуратуры, обвиняемый никуда не собирается скрываться. И я полностью его …поддерживаю!»
В этот момент нервы, подобно натянутым струнам не выдержали финального аккорда защиты и судья, захлопнув дело, выскочила из зала, хлопнув уже дверью. Все присутствующие в зале дали себе вволю посмеяться. Все почему-то решили, что я тоже тем самым всех послал куда подальше, хотя такая цель не само- собой преследовалась.
Такой уж великий русский язык, со своими наречиями может поставить вас в неудобное положение в силу разномыслия слов. Как поется в песне у Высоцкого про речь подсудимого – «Лишь дайте СРОК, но не давайте СРОК!».
Вышеописанная история объясняет в некотором смысле солидарность суда и обвинения. Объясняет такое укоренившееся в судах явление как «обвинительный уклон» и большого количества его приверженцев в рядах Фемиды.
Действительно, за 11 лет участия в уголовных разбирательствах я ни разу не видел, чтобы суд не поддержал ходатайство гособвинителя. Чтобы не попросил представитель прокуратуры – все- всегда- пжлста! Установить выгодный для гособвинителя порядок исследования доказательств – пожалуйста! Огласить показания не явившихся – пожалуйста! Осуществить принудительный привод свидетеля обвинения – пожалуйста! Отложить заседания для подготовки к прениям – пожалуйста!
В тоже время ходатайства стороны защиты (адвокатов) зачастую открыто игнорируются, и тем самым открыто попирается принцип состязательности судебного процесса.
Например – адвокат подает ходатайство о недопустимости доказательств по делу.
В нем отказывается по трафаретным формулировкам –
«ходатайство не смотивировано!» (можно подумать, прокурор все мотивирует),
«у суда нет оснований не доверять следствию! (зато у защитника есть масса оснований)»,
«ходатайство не относится к предъявленному обвинению!» и т.д.
Например, адвокат подает ходатайство о возврате дела прокурору в виду наличия существенных противоречий и несоответствия закону самого главного документа – обвинительного заключения (ст. 220 УПК РФ).
Ничего страшного. Наряду с вышеуказанными отказами, применяются следующие:
«ходатайство защиты заявлено преждевременно» (а потом скажут – у вас было масса времени такое ходатайство заявить ранее),
«ходатайство защиты необоснованно, т.к. имеется подпись прокурора (!)»,
«ходатайство защиты о возврате дела прокурору повлечет волокиту (!)» (звучит издевательски, особенно, если следствие тянулось годами).
«ходатайство отклоняется, т.к. не нарушает прав подсудимого, которому будет в дальнейшем предоставлена возможность высказаться по предъявленному обвинению» и т.д.
Что касается судебных прений, то в их подготовке иногда отказывается по мотиву того, что «у стороны защиты было достаточно времени, чтобы к ним подготовиться».
В общем, если творчески подходить к составлению судебных отказов стороне защиты, то можно придумать еще массу вариантов. Все это объясняется тем, что суд и прокурор действуют в парном катании против защиты.
Зачастую можно видеть картину, когда до начала процесса, прокурор является демонстративно к судье и обсуждает с последним те или иные моменты по делу. В перерывах между процессами, гособвинители и судьи вместе обедают в судейских буфетах. Если к тому же учесть, что большая часть судебного корпуса состоит из бывших работников прокуратуры, МВД и следственного комитета, то этим все и объясняется.
Если, к примеру, судья будет таким образом контактировать с каким – нибудь адвокатом, то ему могут вменить «внепроцессуальные связи» со всеми вытекающими карьерными последствиями. Могут обвинить в признаках «коррупционной составляющей», о которой, кстати, в последнее время часто в судах муссируют.
Но дело даже не в этом. Вполне допускаю, что процесс пищеварения не связан с судебным процессом, хотя голодный всегда смотри недобро. Иногда, гособвинитель нарочно демонстрирует свою осведомленность в перспективе дела. Еще до приговора, он заявляет защитникам – кому приговор будет реальный (даже озвучивает конкретные сроки), а кому условный. Часто предлагаются сделки – признание вины в обмен на меньший срок наказания.
Существует такое позорное процессуальное явление, которое правоведы называют «правосудие на флэшке». Если внимательно читать обвинительное заключение и приговор, то можно увидеть, что данные документы являются братьями – близнецами. Это объясняется тем, что госвобинитель заранее приносит судье обвинительное заключение на электронном носителе. Все это тщательно скрывается, однако, об этом всем известно. На французском языке это называется «секрет Полишинеля» – секрет, который знают все, т.е. «секрет – на весь свет».
В целом палочная система всегда была порочной – и в советское время и в настоящее – «росеянское», когда во главу ставится система подсчета тех или иных показателей. Само собой деятельность прокурора оценивается по числу обвинительных приговоров, а также постановлений о прекращении дела по нереабилитирующим основаниям. У следователя своя задача – сдать побольше уголовных дел прокурору. У последнего задача – передать в суд побольше дел (это своего рода критерий «борьбы с преступностью»). У судьи задача – рассмотреть дела с максимальной стабильностью, оставленных без изменения решений. Вот и создан тандем следователь – прокурор – судья, в котором места стороне защиты не может быть в принципе. Адвокат воспринимается оппонентами, как ходячее зло, которое приходится терпеть только из-за того, что все-таки за его спиной находится гражданин, ради которого претерпевает неудобства вся государственная правоохранительная система.
По понятным причинам, гособвинителю не нужны «сырые» (спорные) дела с непонятным обвинением, с неустойчивым «терпилой» и свидетелями, с процессуальными «косяками».
В этой ситуации часто можно наблюдать карусель смены прокуроров, потому что никто не хочет получать по шапке и не получать привычную премию. А крайним оказывается тот гособвинитель, который участвовал в прениях, т.е. в самой финальной части процесса.
Очень часто можно увидеть картину, когда прокурор вносит апелляционное представление (жалобу) на приговор суда первой инстанции, когда последний обжалуется адвокатом и самим осужденным. Казалось бы – если приговор обвинительный, т.е. принят в пользу гособвинителя (а таких, как указано в начале статьи – 99,3% всех приговоров) – зачем последнему его обжаловать? Секрет полишинеля тот же – прокурор делает свою подстраховку на тот случай, если приговор в апелляционной инстанции будет отменен (изменен). В этом случае, прокурор всегда может отчитаться, что приговор был отменен (изменен) именно по его представлению, содержание которого весьма далеко от качества и от истинных намерений. Прокурор всегда может потом представить годовой отчет, что по его представлениям отменено столько- то приговоров (хотя на самом деле приговора отменены по доводам защиты, либо обвиняемого, либо потерпевшего). Вышестоящий прокурор не будет внимательно вникать в цифры нижестоящего и сделает вид, что всему изложенному верит, потому что служба в этом случае идет спокойно и без потери нервных клеток. Вышестоящий прокурор сделает доклад на какой-нибудь коллегии, либо празднике прокуратуры и всех присутствующих в зале поздравит с этими успехами. Потом отчет уйдет дальше еще вышестоящему прокурору и т.д.
Что касается крайней инстанции уголовного преследования – суда, а последний являет собой именно неотъемлемое звено обвинительного следствия, то здесь объяснения лежат на поверхности. Суд в лице конкретного судьи полностью зависим. Имеется прямая зависимость от председателя и его заместителя, имеется зависимость от звонка сверху, а телефонное право в России никто не отменял, имеется зависимость от карьерно- служебных установок, от тех видимо- невидимо подводных процессуальных течений и понятий, незыблемость которых не может подвергаться сомнениям в силу корпоративности самой системы.
Если, вдруг, каким-то образом, «сырое» дело все-таки поступило в суд и в этом деле усматриваются явно натужные желания прокурора любым способом довести дела до суда (до приговора), а последний невозможен ввиду явного (подчеркиваю – явного) абсурда, то в этой ситуации суд, конечно, не может взять на себя такую ответственность, и тем самым попасть в газетно-интернетный прицел СМИ. В этом случае, дело маринуется, затем возвращается прокурору под различными предлогами, сопровождая просьбой дело больше в суд не толкать. В самом крайнем варианте, после длительных согласований с вышестоящим судом, может быть принят оправдательный приговор, да и то не по мотиву отсутствия состава преступления, а по мотиву «непричастности подсудимого», т.е. принимается так называемый «половинчатый», по сути, приговор, который дает право органам следствия дальше искать «причастного».
О принципе независимости Фемиды я писать не буду, потому что такого «принципа» в российской действительности просто не существует, и нет необходимости комментировать то, чего нет. А на нет, как говориться, и суда нет. Поэтому писать о независимости российских судов, также как о правовом государстве, это знаете ли, определенная наглость.
