Автор Сергей Батомункуев Кому-то хочется, чтобы бурятская культура оставалась местом, где несчастный, маленький народ ставит свои шутливые комедии и не вспоминает, что у него есть многовековая история.
Шум, который вызвал спектакль Бурятского драматического театра «Ветер минувших времен», продолжается уже более года. Природа этого общественного резонанса необычна: творческая мысль и ее сценическое воплощение столкнулись с политической идеологией. Когда-то во времена советской власти это было делом привычным: атмосфера подозрительности вокруг творческой интеллигенции, чуткие идеологи, тенью сопровождавшие любой творческий процесс, и как следствие – либо бесконечные переделки опуса, либо его категорический запрет.
Аргумент о свободе творческого самовыражения для одних звучал как вызов власти, для других – исключительно как грустная ирония советской реальности. Сегодня ситуация обстоит прямо противоположным образом: самовыражение художника ограничено только несколькими понятными каждому адекватному человеку вещами – запрет на сценические эксперименты с откровенной порнографией, жестокостью, экстремизмом, оскорблением чувств верующих, ненормативной лексикой и т.п.
Поэтому в ставшей уже привычной для всех этой творческой обстановке обвинение создателей спектакля и руководства театра в «неофашизме», а Министерства культуры РБ – в попустительстве и идеологической слепоте было громом среди ясного неба, отрыжкой прошлого.
Причиной такого обвинения, а также требования снять спектакль из репертуара государственного театра стал герой пьесы, прототипом которого является историческое лицо – Уржин Гармаев, этнический бурят, генерал армии Маньчжоу-го, государства, воевавшего в годы Второй мировой войны против СССР и МНР. Спектакль разделил общество на два лагеря: тех, кто убежден в том, что этот генерал однозначно – враг, и тех, для кого он – фигура с трагической и интересной судьбой, достойная скорее сочувствия и сожаления, чем осуждения. И если в понимании позиции первых нет никаких сомнений и сложностей (это позиция патриотов отечества), то с позицией вторых не так просто. С определенностью о ней можно сказать только одно: она не имеет ничего общего ни с «неофашизмом», ни с «антипатриотизмом». В остальном же она требует своего серьезного осмысления.
Если бы журналистка Т. Никитина, чья активность в этом театрально-политическом скандале играет ключевую роль, была бы менее воинственной патриоткой и сколько-нибудь деликатной жительницей полиэтничной РБ, то, возможно, обсуждение спектакля происходило бы в ином ключе. Во всяком случае, без обвинений его авторов в неофашизме или национализме и с пониманием того, насколько постановщики спектакля сами были деликатны в работе с этим неоднозначным материалом. В подтверждение этому приведу слова режиссера С.Жамбалова:
«Это спектакль о нашей невыплаканной истории. Да, эта боль (разделение бурят по разные стороны государственных границ. – С.Б.) до сих пор живет! У нас не было желания кого-то ущемлять или обидеть постановкой этого спектакля. Этот спектакль – осмысление фактов нашей истории».
Но поскольку со стороны обвинителей слово «национализм» было сказано, то необходимо указать на то, что это понятие – палка о двух концах: сторона, обвиняющая другую сторону в национализме, так же имеет национальность. И именно в этом факте коренится ограниченность или невозможность в понимании того, что происходит по ту сторону этно-разделительной черты. В данном случае произошел спектакль. Но не только как некое сценическое действо, но и как обнаружение того, что за таким достаточно банальным понятием, как «национальная ментальность» скрывается сложное объемное явление. А это значит, что за его знакомой и стереотипизированной поверхностью имеется глубина, скрытые и подвижные пласты коллективной исторической памяти, способные к неожиданным проявлениям. Причем, неожиданность такого рода не сродни спонтанности или неожиданному поступку несмышленого ребенка или подростка. Неожиданность как факт общественного, национального сознания, как толчок и потрясение, как особое событие, ускользающее из-под власти стереотипов, побуждающее к размышлениям, обсуждениям. И было бы напрасно ожидать, что у человека иного этнического происхождения и, главное, страдающего некоторым высокомерием, такие движения в этой чужой для него коллективной исторической памяти вызовут хоть толику сопереживания и понимания. Журналистка Никитина своими действиями продемонстрировала это достаточно красноречиво. Свой когнитивный диссонанс, а точнее, нежелание понять соседний народ, она предъявила так:
«Когда деятели культуры маленькой Бурятии не могут разобраться в своей маленькой истории, это непростительно и печально» (из статьи «Долой уржингармаевщину с театральных подмостков») и «Парадокс, что люди, чьи отцы и деды 70 лет назад отмечали Великую победу над милитаристской Японией и над Уржином Гармаевым, сегодня стояли и аплодировали этому самому Уржину Гармаеву» (из статьи «В Хурале – патриотизм, в театре – неофашизм»).
Еще вчера воспоминания родственников и земляков об Уржине Гармаеве были известны лишь узкому кругу людей. Для большинства же из тех, кто хотя бы слышал его имя, он был «генералом квантунской армии». Но однажды, благодаря литературному творчеству В.Басаа и творчеству коллектива театра Бурятской драмы, биография Уржина Гармаева стала фактом, событием национального масштаба. В устоявшиеся представления о национальной истории и в ее восприятие современниками, а вместе с этим, и в драматургические и театральные традиции (советские по происхождению), этот спектакль внес значимую корректировку, оптический поворот.
Это дает основание оценить спектакль не столько как творческий успех или удачную театральную находку, сколько импульс, толчок в сторону углубления национального самосознания бурят. Свое концептуальное понимание этого в полемическом ключе Саян Жамбалов высказал с предельной откровенностью:
«Разве мы не имеем права говорить о своей истории? Кое-кто так и рассуждает: “Кто такие буряты, чтобы говорить о своей настоящей истории?!” … Кому-то хочется, чтобы Буряад театр оставался местом, где несчастный, маленький народ ставит свои шутливые комедии и не вспоминает, что у него есть многовековая история. Как будто бурятская история начинается с 1924 года и этого достаточно для бурят, а иначе, на взгляд доносчиков, получается как-то “нехорошо” и “непатриотично”».
Неудивительно, что такой радикальный разворот в понимании творчества и творческого отношения к национальной истории вызвал в обществе скандал. Живое мышление и способность к сопереживанию с людьми прошлой эпохи, чьи сложные судьбы нашли душевный отклик у части современников, столкнулись с жесткими и однозначными идеологическими установками другой их части. И это свидетельствует о том, что прошлое присутствует в настоящем не только в виде воспоминаний или исследований историков, но и в виде унаследованных рефлексов и установок. Эти идеологические установки, как правило, склоняют к мышлению в примитивной черно-белой логике: или черное или белое, или враг или друг, или бессмертный полк или неофашистская провокация и т.п. Для такого мышления горизонт бытия ограничен поверхностью явлений, событий, фактов, для каждого из которых имеется соответствующий ярлычок; в таком мышлении Уржин Гармаев – враг, предатель, а авторы постановки о нем – «неофашисты», националисты, ну и, разумеется, «пятая колонна».
Когда в искусстве принцип идеологической внятности становится главенствующим, то статус произведения занимает китч. А он способен удовлетворять только людей с посредственными вкусом и интеллектом или циничных демагогов. На этой почве зиждется не только особая эстетика со своей системой ценностей, ожиданий и критериев, но и особая практика борьбы с инакомыслием и подлинным творчеством в искусстве. Творческие люди защищаются от нападок идеологов так, как это позволяет им делать историческая ситуация и существующие правовые нормы. А в нашем случае на стороне творчества не только Закон, но и, что не менее важно – историческая память народа.
Чтобы прояснить вопрос о природе и свойствах этого феномена, лучше всего довериться словам специалиста, например, директора Центра междисциплинарных исследований памяти (г.Эссен, ФРГ) Харальда Вельцера (из статьи «История, память и современность прошлого»):
«История и память – две совершенно разные вещи. Если историография ориентирована на факты и на истину, то память всегда связана с конкретной идентичностью: человек вспоминает то, что важно ему самому, что помогает ему справиться с сегодняшней жизнью.
… Воспоминание, переработка и забвение – точки одного континуума, который мы называем памятью. Если смотреть на дело под таким углом, то не существует некой общеобязательной точки зрения, стоя на которой можно было бы сказать: вот это и это надо помнить. Воспоминания нельзя продиктовать людям: индивиды и коллективы выбирают из принципиально неограниченного множества событий и образов прошлого те, которые им, глядя из их настоящего, кажется осмысленным помнить. Нельзя предвидеть, какое (целительное или болезнетворное) воздействие будет иметь воспоминание или забвение. В прошлом, на самом деле, меньше прошедшего, чем многим кажется. И только этим обстоятельством объясняется то, что по поводу того или иного прошлого происходит столько конкурентной борьбы и конфликтов. Если бы прошлое было всего лишь историей, оно было бы заморожено и не болело бы».
Полагаю, это авторитетное и глубокое суждение способно поддержать позицию создателей спектакля, а заодно побудить их оппонентов хоть в чем-то пересмотреть свои понимание и оценку.
В заключение считаю необходимым заметить, что каким бы грубым и вызывающим не представлялось поведение Т.Никитиной по отношению к исторической памяти бурят и создателям спектакля, надо отдать ей должное – она сделала явным то, что в среде бурятского сообщества нет единого мнения и солидарной позиции в оценке Уржина Гармаева. Зато есть тенденция к углублению и усложнению национального самосознания, представлений о своей «маленькой» истории.
